注释,注释: В статье рассматривается власть как специфический субъект исторического действия, ее взаимоотношения с государством и гражданским обществом, присущие ей алгоритмы восприятия реальности и воздействия на нее. Особое внимание уделяется анализу свойственного власти типа рациональности и сформированной ею картины мира. Значительное место занимает характеристика двух типов власти – креативной и реактивной. Особое внимание автор уделяет функционированию реактивной власти, способам ее самосохранения, механизмам обеспечения контроля над социумом, а также перспективам развития самого общества в подобных условиях. Автор дифференцирует понятия «государство» и «власть», что дает ему возможность идентифицировать ряд типологических конфликтов между государством как совокупностью институтов и властью, политическим режимом. Новизна методологического подхода, реализованного в работе, дает возможность аннигилировать целый слой властной мифологии, предполагающей, в частности, идентификацию власти с государством, и выявить целый ряд конфликтов, вне понимания которых невозможно ни установление контроля гражданского общества над властью, ни полноценное функционирование государственных институтов.

Abstract: This article examines government as a specific constituent of the historical action, its interrelation with the nation and civil society, as well as characteristic to it algorithms of perception of reality and the effect upon it. A special attention is given to the analysis of the common to government type of rationality and formed by it worldview. An important place belongs to the characteristic of the two types of governments – creative and reactive. A special attention is given to the functioning of the reactive government, ways of its self-preservation, mechanisms of providing control over the society, as well as the prospects of the development of society itself under the similar circumstances. The author differentiates the notions of “state” and “government”, which allows him to identify a number of typological conflicts between the state (as a combination of institutions) and the government (as a political regime). Scientific novelty of the methodological approach consists in the ability to annihilate the whole layer of government mythology, which particularly suggests to identify the government and the state, and detect an entire chain of conflicts, without understanding of which it is impossible to establish control of the civil society over the government, as well as full functionality of the government institutions.

注释,注释: Автор исследует проблему влияния монгольского владычества на развитие Руси. Излагаются основные точки зрения по этому вопросу, существующие в философской и исторической литературе, в том числе концепции идеологов евразийства. Рассматриваются особенности заимствования монгольских матриц власти, в частности, констатируется определенный лаг, в результате которого монгольские технологии в полной мере были восприняты московскими правителями лишь после освобождения от монгольского ига. Критически анализируется версия о доминирующем византийском влиянии на развитие послемонгольской Руси. В основе авторского подхода лежит различение понятий «государство» и «власть», «технологии власти». Это позволяет отказаться от версии тотального преемства Московской Руси и Золотой Орды и показать реальное заимствование московскими правителями монгольского властно-технологического инструментария. Автор приходит к выводу о том, что имела место монголоморфная псевдоморфоза, наложение на русское общество и русские институты ордынских матриц власти. Этот процесс оказал мощное, долговременное и в целом крайне негативное влияние на развитие Руси. Византийская идеология в этой ситуации использовалась главным образом для легитимации монголоморфной системы технологий власти.

Abstract: The author examines the issue of the Mongol supremacy and its influence upon the development of Russia. The article presents various points of view on this issue that exist within the philosophical and historical literature, including the concepts of the ideologist of Eurasianism. The aspects of derivation of the Mongol models of government are being reviewed; we should note the presence of certain lag, which is substantiated by the fact that Moscovian rulers could understand the Mongol technologies in its entirety only after the liberation from the Mongol yoke. The author critically analyzes the version about the dominant influence of Byzantine Empire on the development of post-Mongol Rus’. The differentiation of the notions “state”, “authority”, and “governing techniques” lies in the foundation of this research. This allows showing a real derivation of the Mongol governing techniques by the Moscovian rulers. The author comes to a conclusion about the evidence of mongolomorphic pseudomorph – overlapping of the Horde-era matrixes of governance with the Russian society and institutions. This process had an extremely negative and long-lasting effect upon the development of Rus’. The Byzantine ideology was primarily used to legitimize the mongolomorphic system of governing techniques.

注释,注释: В статье рассматриваются особенности процесса рецепции византийского права на Руси как составляющей первой российской псевдоморфозы. Особое внимание уделяется попытке правовой реформы, предпринятой князем Владимиром Святославичем вскоре после начала христианизации Руси, в частности, замене традиционной виры (штрафа) как наказания за убийство и «разбойничество» смертной казнью. Проводится сопоставление двух составляющих первой русской псевдоморфозы: религиозной (христианизация) и правовой (трансформация законодательства и соответствующих практик, введение церковных судов и т. д.). В методологическом отношении автор опирался на традиционные методы анализа, синтеза, систематизации, а также принцип историзма. В работе широко использованы выводы отечественных и зарубежных философов, историков, правоведов и религиоведов, ставшие результатом их работы по исследуемой тематике. Автор приходит к выводу, что правовые нормы и принципы Византии заимствовались и адаптировались на Руси крайне фрагментарно. Византийское право укоренялось прежде всего через церковь и церковный суд. Псевдоморфоза оказалась успешно действующим, эффективным механизмом в одних сферах, прежде всего, в религиозной, и далеко не полностью состоялась в других. В итоге право на Руси развивалась не столько посредством псевдоморфного заимствования, сколько вырастало из старого «варварского» корня обычного права, лишь отчасти заимствуя византийские нормы.

Abstract: The article discusses the process of reception of Byzantine law in Russia as part of the first Russian pseudomorphosis. Considerable attention is paid to the attempt of legal reforms undertaken by Prince Vladimir Svyatoslavich shortly after the beginning of the Christianization of Russia. In particular, the replacement of the traditional vira (fine) as a punishment for murder and "razboynichestvo" with the death penalty is the subject of analysis. The comparison of the two components of the first Russian pseudomorphosis: religious (Christianization) and legal (transformation of laws and practices, the introduction of the ecclesiastical courts, and so on) was carried out. Methodologically, the author relied on traditional methods of analysis, synthesis, systematization as well as the principle of historicism. In his paper Korolev has widely used the conclusions of domestic and foreign philosophers, historians, legal experts and religious scholars resulting from their work on the matter. The author concludes that the legal norms and principles of Byzantium borrowed and adapted in Russia was extremely fragmented. Byzantine law was taking root primarily through the church and the ecclesiastical court. Pseudomorphosis turned out to be a successfully acting, effective mechanism in some areas, especially in religion, and not completely held in others. As a result, the Russian legal system developed not so much by pseudomorphic borrowing but grew out of the old "barbaric" customary law adopting Byzantine rules only partially. 

注释,注释: Статья посвящена изучению взаимодействия процессов секуляризации и десекуляризации в исторической ретроспективе и в современном мире. Автор делает попытку переосмыслить соответствующие процессы в терминах псевдоморфозы и псевдоморфной инверсии. Фиксируется специфическое авторское понимание процесса секуляризации. Особое внимание уделяется процессам секуляризации/десекуляризации в постсоветской России. Анализируются процессы, протекавшие в религиозной сфере в 1990-х, а также формы и механизмы десекуляризации первых полутора десятилетий XXI в. и возможные пределы реализации этой тенденции. Автор опирается на разрабатываемую им концепцию псевдоморфного развития России, согласно которой псевдоморфоза – не только важный исторический поворот, определяющий вектор движения российского социума, но и специфический тип развития. Делается вывод о том, что жесткий советский секуляризм сменился не трендом десекуляризации, а установлением европоморфной модели цивилизованного секулярного общества. И лишь с начала «нулевых» десекуляризация стала набирать силу. В российской ситуации это явилось не только и не столько отражением общемировой тенденции движения к «постсекулярному обществу», сколько проявлением классической псевдоморфной инверсии.

Abstract: The article is devoted to studying the interaction between the processes of secularization and desecularization in historical retrospective and in the modern world. The author makes an attempt to rethink the relevant processes in terms of the pseudomorphosis and pseudomorphic inversion. Particular attention is paid to the processes of secularization and desecularization in post-Soviet Russia and to the forms and mechanisms of desecularization at the beginning of the XXI century. The author concludes that the aggressive Soviet secularism wasn’t replaced by trend of desecularization directly. Brutal atheism gave its place to a model of civilized secular society. It is only since the beginning of the 2000s desecularization began to gain strength. In Russia, this trend was not only a sign of the global movement to the "post-secular society", but a manifestation of the classical pseudomorphic inversion.

注释,注释: Статья представляет собой продолжение исследования сновидений как эманации того, что автор с определенной долей условности называет «общественным подсознанием». Рассмотрев в предыдущей публикации (Сновидения как эманация «общественного подсознания». Статья вторая. Армия // NB: Психология и психотехника. 2014. № 2) милитарный сегмент так называемых «дисциплинарных сновидений», автор переходит к анализу отражения в сновидениях реалий постсоветского студенческого общежития и всего комплекса существующих в нем дисциплинарных технологий и практик. Исследователь опирается в первую очередь на вывод З. Фрейда о наличии особого класса типических сновидений, на фрейдовскую постановку вопроса о материале и источниках сновидений и на идеи К.Г. Юнга о том, что сновидение не столько содержит следы исполнения желания, сколько отражает опасения или тревоги индивида. Автор показывает, что значительная часть сновидений, отражающих реалии постсоветского студенческого общежития, окрашена страхом и тревогой как доминирующими эмоциями сновидцев. Вместе с тем сновидения многих индивидов фиксируют некую ностальгию по периоду жизни в общежитии. В генерируемых подсознанием сновидческих конструкциях причудливо переплетается потенциально возможное, могущее в реальности стать поводом для тех или иных эмоций или аффектов, компоненты реальных дисциплинарных практик, и фантомы, очевидным образом лежащие за пределами реальности. В определенном смысле записи сновидений в соцсетях – это своего рода голоса из хора. И они ценны именно тем, что они не всегда различимы как отдельные голоса и временами сливаются в некий общий гул. То есть они типичны и выражают нечто большее, чем индивидуальные позиции и личностные аберрации этих позиций.

Abstract: The article is a continuation of the study of night dreams as a kind of emanation of so-called "social subconscious". Having considered in a previous publication (NB: Psychology and Psychotechnics, 2014, № 2) military segment of the "disciplinary dreams", the author goes on to analyze the reflection in dreams of realities of the post-Soviet student dormitory and of the entire complex of its disciplinary technologies. Researcher relies primarily on the Freud’s conclusion about the existence of a special class of typical dreams and on the ideas of K.G. Jung that dream not only contains traces of wish fulfillment, but rather reflects the fear or anxiety of the individual. The author shows that a significant part of dreams that reflects the realities of the post-Soviet student hostel, colored by fear and anxiety as dominant emotions of dreamers. However, the dream of many individuals shows a certain nostalgia for the period of life in the hostel. In a sense, the recordings of dreams in social networks are a kind of voices from the choir. And they are valuable precisely because they are not always distinguishable as separate voice and sometimes merge into a general roar. That is, they are typical and express something more than individual positions and personal aberrations of these positions.

注释,注释: Автор рассматривает роман Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна» как знаковое произведение, в котором нашли отражение основные принципы жанра роуд-муви, «дорожного кино». При этом понятие роуд-муви трактуется широко, не только как определенный жанр кинематографа, но и как близкий по принципам сюжетостроения литературный жанр. В статье также анализируется ряд проблем типичных для роуд-муви как для жанра, который имплицитно описывает движение индивида к свободе: проблема выбора, преодоление стереотипов, наблюдение и постижение действительности. Проводится сравнительный анализ литературных произведений, описывающих движение индивидов в пространстве, и соответствующих произведений кинематографа, а также сопоставляются произведения, тяготеющие по своей структуре к роуд-муви, созданные в России/СССР/России, с классическими работами в данном жанре. Автор показывает, что ««Приключения Гекльберри Финна» заложили основные принципы жанра роуд-муви как в общепринятом смысле термина (определенный жанр кинематографа), так и в расширительном, метафорическом, характеризующем соответствующий литературный жанр. В статье также констатируются различия между традиционным жанром роуд-муви и его российскими модификациями, для которых характерно существенно иное отношение к движению как приближению к свободе.

Abstract: The author examines the novel by Mark Twain “The Adventures of Huckleberry Finn” as a landmark work that reflects the basic principles of the road movie genre. In this case, the concept of road movie is interpreted broadly, i.e. not only as a specific genre of cinema but as a specific literary genre. The author also examines a number of problems typical for road movie as a genre that implicitly describes the individual moving towards freedom: the problem of choice, overcoming of stereotypes, observation and comprehension of reality. A comparative analysis of literary works that describe the motion of individuals within space and related films was carried out as well as works created as a road movie in Russia / USSR / Russia were compared with the classic works in this genre. The author shows that “The Adventures of Huckleberry Finn” laid the basic principles of the genre in the conventional sense of the term (a specific genre of cinema) as well as in the relevant literary genre. The author also notes the differences between the traditional genre of road movie and its Russian modifications that are characterized by significantly different attitude to the movement as an approximation to freedom.

注释,注释: В статье рассматриваются возможности и предпосылки реактуализации концепта псевдоморфозы в современных условиях. Точкой отсчета в исследовательской работе автора является концептуализация О. Шпенглера. При этом автор понимает и интерпретирует псевдоморфозу не только как глобальный исторический сдвиг, переломный момент в развитии общества, но и рассматривает псевдоморфность как некую определяющую характеристику, некое качество, присущее процессу исторического развития и обусловленное значительной ролью феномена псевдоморфозы в истории того или иного макросоциума. Исходя из того, что основным инструментом исследования является понятийный аппарат, автор характеризует основные понятия, которые используются в контексте концепции псевдоморфного развития России: псевдоморфоза, рецепция, инверсия; помимо этого, автор вводит понятие локального псевдоморфного пространства. Новизна подхода автора к проблеме связана с тем, что псевдоморфоза рассматривается не только как специфический исторический феномен, но и как тип развития, присущий определенным странам, в частности, России. Это предполагает более широкое понимание явления, чем было свойственно О. Шпенглеру. Автор обращает внимание на проблему рецепции социокультурного содержания в процессе псевдоморфозы, которое может заимствоваться неполно, выборочно, частично. Наконец, предлагаемая концептуализация предполагает осмысление механизмов псевдоморфного развития, в частности, феномена инверсии и «реванша» автохтонного, подавленного содержания.

Abstract: The article discusses the possibilities and prerequisites for the re-actualisation of the concept of pseudomorphosis under contemporary conditions. The reference point in the author’s research is the conceptualisation by Oswald Spengler. The author defines pseudomorphosis not only as a global historical shift, a turning point in the development of a society, but also considers pseudomorphosism as a sort of defining characteristic, a quality inherent to the process of historical development, and defined by the significant role of the pseudomorphosis phenomenon in the history of one or another macro-culture. Based on the fact that the main instrument of any scientific research is its conceptual framework, the author describes the basic concepts used in the context of the pseudomorphic development theory of Russia: pseudomorphosis, reception, inversion; in addition, the author introduces the concept of local pseudomorphic space. The novelty of the author’s approach stems from regarding pseudomorphosis not only as a specific historical phenomenon, but also as a type of development inherent in some countries, including in Russia. This implies a broader understanding of this phenomenon than was prescribed by Spengler. The author draws attention to the issue of the reception of socio-cultural content during the process of pseudomorphosis, which can be borrowed incompletely, selectively, partially. Finally, the proposed conceptualisation involves the understanding of the mechanisms of pseudomorphic development, in particular, the phenomenon of inversion and “revenge” of the repressed autochthonous content.

注释,注释: В статье в контексте предложенной автором концепции псевдоморфности развития России рассматривается важнейшая и определяющая фаза первой российской псевдоморфозы, связанная с утверждением христианства в качестве государственной религии и христианизацией Древней Руси. Автор исходит из того, что христианизация была псевдоморфным по своей сути процессом, и после наложения христианизированной социокультурной оболочки на древнерусский макросоциум подавленное культурное, в частности, религиозное языческое содержание вынуждено было в течение длительного времени развиваться и выживать в установленных извне рамках. При этом под псевдоморфозой (термин, введенный в философию О. Шпенглером) автор подразумевает процесс, предполагающий навязывание макросоциуму определенной культурной оболочки, в которой обречено далее существовать и развиваться (или существовать и деградировать) некое автохтонное содержание, некие присущие данному социуму социокультурные матрицы, практики и системы жизнеустроения. В частности, в статье анализируется феномен двоеверия; автор различает двоеверие, сложившиеся до «крещения Руси», предполагавшее параллельное развитие язычества и христианства, и двоеверие после принятия Владимиром Святославичем христианства, когда язычество существовало под наложенной на социум христианской оболочкой. В качестве составляющей псевдоморфного процесса рассматривается также взаимодействие русской летописной культуры с устной языческой мифологической традицией. Автор констатирует, что новый, национальный по своей сути, тип литературы, летописи, трансформировал и деформировал мифологическую традицию, сформировавшуюся в языческой, бесписьменной Руси. В статье вводится понятие «локальной псевдоморфозы», т.е. псевдоморфозы, осуществляемой в ограниченном, локальном пространстве, но сохраняющей в себе все признаки и механизмы глобальной псевдоморфозы. В качестве модели локальной псевдоморфозы рассматривается христианизация язычников-«инородцев» в Поволжье и на Урале в XVIII–XIX вв. Наконец, автор анализирует своеобразный феномен псевдоморфной инверсии, когда подавленное ранее автохтонное содержание под воздействием определенных обстоятельств ревитализируется и создает угрозу наложенной на социум культурной оболочке. В частности, речь идет о феномене «отпадения» крещеных мусульман от православия, неоднократно фиксировавшемся на протяжении XIX в.

注释,注释: В статье в контексте выдвинутой автором концепции псевдоморфного развития России рассматривается вопрос о взаимодействии и взаимовлиянии властных, технологических матриц, принесенных варягами в населенные славянами и угро-финнами земли во второй половине IX в., и местных, автохтонных практик. Ставится вопрос о роли норманнов (варягов) в становлении и формировании русского государства в тех формах, в которых оно сложилось после утверждения Рюрика в Новгороде и захвата Киева его преемником Олегом. Исследуется вопрос о соотношении аллохтонного и автохтонного в формировании древнерусской государственности, в частности, взаимоотношении великих и племенных князей, а также веча и новой, европоморфной княжеской власти. Автор ставит вопрос о том, в какой мере процессы, связанные с пришествием норманнов (варягов) могут рассматриваться как псевдоморфоза и в какой мере они стали предпосылкой и условием христианизации Руси, которая, что несомненно для автора, была типичным псевдоморфным процессом. Развиваемая в работе концепция псевдоморфности исторического развития России отталкивается от известной теоретизации О.Шпенглера, существенно переосмысленной автором, рассматривающим псевдоморфозу не только как этап или форму развития, в частности, развития России, но и как определенный тип развития. Что касается рассмотрения конкретных исторических сюжетов, то здесь исследователь опирается на широкий круг исторических работ, принадлежащих как классикам отечественной исторической мысли (К.Д.Кавелин, В.О.Ключевский, С.Ф.Платонов, С.М.Соловьев), так и на работы советских и российских ученых (В.Б.Кобрин, А.П.Новосельцев, В.В.Пузанов, Б.А.Рыбаков, М.Б.Свердлов, А.П.Толочко, Ф.Б.Успенский, И.Я.Фроянов, А.Л.Юрганов, В.Л.Янин и др.). В частности, большое значения для понимания и интерпретация реалий IX–X вв. имеет анализ соотношения факторов призвания и завоевания в варяжской эпопее и установление динамической связи между ними. В целом же матрица «от призвания – к завоеванию» представляется автору адекватным инструментом интерпретации, разумеется, с учетом множества разного рода нюансов. Автор приходит к выводу, что норманны не принесли с собой некой новой оболочки, в которую после их пришествия была бы заключена прежняя жизнь славянских и угро-финских племен и в которой она обречена была развиваться далее. В этом смысле мы не можем заключить, что «норманизация» Руси стала псевдоморфозой того типа, который был характерен, например, для эпохи Петра I. Пришествие варяжских князей и дружин стало, скорее, ферментом, который стимулировал развитие будущей Руси в определенном направлении. Хотя некоторые моменты псевдоморфного развития прослеживаются уже на этом этапе. Ограниченная, но несомненная норманизация стала предпосылкой создания и оформления того типа власти, при которой только и могло быть востребовано христианство не как местный культ, а как государственная религия. Иными словами, без появления варягов и стимулирования определенных процессов во власти не могло быть осуществлено принятие Русью христианства уже в конце X в.

注释,注释: Статья посвящена реконструкции лексикона школьников 50–60-х годов XX в. Автор соотносит словесные ряды, отражающие живую речь этого периода, с лесикографическими опытами Н.В. Гоголя. Ориентируясь на практики великого писателя и отчасти заимствуя его методы, автор пытается выстроить свои ряды «словечек», отражающих определенную эпоху. При этом он вполне разделяет гоголевское ощущение сверхважности языковой формы и значимости звучащего слова, далеко не всегда зависящей от его смыслов и содержания дискурса. Автор опирается на известные заметки Н.В. Гоголя («Лексикон малороссийский», «Материалы для словаря русского языка», словники из записных книжек 1840-х годов) и их интерпретацию в работах В.А. Подороги. В частности, используется присущий Подороге подход к литературе как к историческому материалу и связанный с этим подходом метод включенного наблюдения. Автор отмечает, что в подростковом лексиконе указанного периода, этом «языке словечек», проявилась присущая обыденному языку ситуационность: масса слов и выражений, бытовавших в 50–60-х годах, выросла из конкретных жизненных обстоятельств. В статье отмечается определенная связь рассматриваемого «социолекта» с общественной атмосферой указанного выше периода; при этом констатируется, что связь эта носит весьма косвенный и опосредованный характер.

注释,注释: Статья представляет собой продолжение исследования сновидений как некой эманации того, что автор с определенной долей условности называет «общественным подсознанием». Рассмотрев в первой публикации (Сновидения как эманация «общественного подсознания». Статья первая. Постановка проблемы // NB: Психология и психотехника, 2013, № 7) некоторые общие подходы к данной теме, автор стремится применить их при анализе некоего тематически ограниченного пласта сновидений, а именно, милитарного сегмента так называемых «дисциплинарных снов», касающихся армии, армейской службы, войны. Исследователь опирается в первую очередь на вывод З. Фрейда о наличии особого класса типических сновидений и на идеи Г.К. Юнга, полагавшего, что явленное сновидение содержит не следы исполнения желания, а скорее отражает опасения или тревоги индивида. Предметом рассмотрения являются прежде всего материалы из социальных сетей, записи, описывающие сновидения конкретных пользователей, аналог того, что историки именуют массовым источником. Автор показывает, что значительная часть милитарных сновидений воспроизводит картины чрезвычайно мрачные и окрашена тревогой как доминирующей эмоцией сновидцев. В известной степени негативизм того, что предстает перед сновидцами в милиарных снах, уравновешивается присущей этим сновидениям фантасмагоричностью. В генерируемых подсознанием сновидческих конструкциях причудливо перемешано потенциально возможное, могущее в реальности стать поводом для тревоги и страха, и фантомы, очевидным образом лежащие за пределами реальности. Наконец, в статье констатируется определенное сходство сюрреалистических вкраплений в пласт «общественного подсознания» с артефактами актуального искусства. Подобное сопоставление имеет право на существование как с точки зрения фантасмагоричности и ирреальности данных феноменов, так и с точки зрения присущего им стремления утвердить значение повторимого вопреки неповторимому. В каком-то смысле это может быть отнесено и к работе исследователя с массовыми источниками, к которым, как уже было отмечено, в полной мере относятся и записи в соцсетях.

Abstract: This article is the continuation of the study of night dreams as a kind of emanation of so-called "social subconscious". Having considered general approaches to the matter in his previous article (Night Dreams as the Emanation of the 'Social Subconscious'. Article 1. Problem Definition), the author goes on to analyze dreams related to a certain topic, particularly, the military segment of so called 'disciplinary dreams' about the army, military service and war. The researcher relies primarily on Freud’s conclusion about the existence of a special class of typical dreams and on the ideas of Carl Jung that dreams do not only contains traces of accomplishment of desires but rather reflect the fear or anxiety of an individual. The subject under review is the social network posts and comments that describe dreams of particular Internet users. The author demonstrates that a great part of military dreams reproduce intensely gloomy and anxious scenes as the reflection of dominating emotions of dreamers. To a certain degree, negative scenes appearing in military dreams are discounted by the phantasmagoric nature of dreams. Dream constructs generated by the subconscious mind are fantastically mixed with what might happen in the reality and cause anxiety and fear and phantoms that are obviously beyound the reality. Finally, in his research Korolev states that there is a certain similarity between surrealistic inclusions into the layer of 'social subconscious' and artefacts of actual art. Such comparison is possible from the point of view of phantasmagoric and irrational features of these phenomena as well as their purpose to repeat what is unrepeatable. To some extent, this can be referred to the researcher's analysis of mass sources including posts and comments on the Internet. 

注释,注释: Автор пытается выработать методологические подходы к изучению такого пласта социальности, как повседневность, анализируя при этом возможность и пределы использования в социально-философском исследовании теоретизации П.Бергмана и Т.Лукмана. При этом он приходит к выводу, что концептуализация Бергера и Лукмана безусловна только для ситуации тотального «символического универсума», где одно и то же явление типизируется индивидами, являющимися носителями одного и того же типа сознания, и одинаковым образом. Для анализа же более противоречивого социума эта концепция нуждается в существенной корректировке. Другой проблемой, рассматриваемой в статье, является воздействие модернизации на российскую повседневность рубежа XX – XXI вв. Автор показывает, что технологическая модернизация повседневной жизни в России в значительной мере осуществилась. Технологические инновации серьезно видоизменяют повседневность и придают ей новое качество. Однако параллельно с модернизацией повседневности происходит и обратный процесс, определенная, сегментарная архаизация повседневной жизни, внедрение в повседневность XXI века практик и стереотипов, которые были типичны для повседневной жизни давно ушедших времен. Наконец, в статье исследуется влияние власти на российскую повседневность рубежа веков. Автор констатирует, что в российской ситуации систематическое вторжение власти в ткань повседневной жизни является не более чем эманацией весьма архаичной стратегии самосохранения.

Abstract: The author of the article tries to develop methodological approaches to studynig everyday life as the layer of social life. In this respect, the author analyzes possibilities and limitations of using the theories of Bergman and Lugman in social and philosophical researches. The author concludes that Bergman's and Luqman's theories can apply only in case of the total 'symbolic universum' where the same phenomenon is typified by individuals who all have the same type of mind and interpret the phenomenon in the same way. In case of a more contradictory society, this concept requires a serious correction. The other problem covered by the article is the influence of modernization on the Russian everyday life at the turn of the XX - XXI centuries. The author shows that technological modernization of the everyday life in Russia has been quite a success. Technological innovations change the everyday life in many ways. However, there is the reverse process happening in parallel to the process of modernization. It is the segmentary archaisation of the everyday life and implementation of practices and stereotypes that were typical for the everyday life long time ago into the everyday life of the XXI century. Finally, the author of the article studies the influence of the government on the Russian everyday life at the turn of the centuries. The author states that in Russia, a constant invasion of the government into the everyday life is nothing else but the emanation of the archaic self-preservation strategy. 

注释,注释: В статье рассматриваются специфические особенности фундаментальных исторических процессов в России (колонизация, модернизация, глобализация). В числе подобных особенностей автор выделяет гипертрофию исторического субъекта, хронический недостаток ресурсов, климатическую детерминацию, нарушение стадиальности, дискретность упомянутых процессов, их фрагментарность, несистемный характер, обратимость результатов, непомерные издержки, усиление гетерогенности пространства. Автор также анализирует проблематику социокультурной детерминации фундаментальных социальных трансформаций. В частности, речь идет о феноменах «русской аскезы» и сопаса. Значительное внимание уделяется также тому воздействию, которое оказали на протекание фундаментальных исторических процессов в России российские псевдоморфозы и псевдоморфный тип развития как таковой. Наконец, в статье анализируется секуляризационная составляющая глобальных исторических процессов, а также то, какие изменения принесло гипотетическое вступление России в фазу постсекулярного развития, десекуляризации. В заключение автор указывает на несостоятельность прямолинейного исторического оптимизма – история содержит значительно больше парадоксов и двусмысленностей, чем это представляется сторонникам оптимистического эволюционизма. Россия, полагает автор, не движется неуклонно и неумолимо по пути прогресса, а скорее развивается по синусоиде, которая иногда нехотя сворачивается в некое подобие спирали.

注释,注释: В статье рассматриваются особенности протекания в российском пространстве власти фундаментальных исторических процессов, к которым автор относит колонизацию, модернизацию, глобализацию. Дается определение указанных процессов, раскрывается их сущность. Автор анализирует данные процессы в системе координат «пространство – время», «центр – периферия», «экстенсивное – интенсивное», «вертикаль – горизонталь» и т. д. Особое внимание уделяется специфике российского пространства и времени и воздействию российского пространственно-временного континуума на ход фундаментальных исторических трансформаций. Констатируется, что существуют определенные российские исторические (а не только географические) условия, обстоятельства и механизмы развития этих процессов. И одним из определяющих моментов здесь является псевдоморфность, постоянное воспроизведение в пространстве российской истории феномена псевдоморфозы, что делает ее – в России и для России – способом и типом развития. Помимо этого в статье анализируется влияние активного исторического субъекта на протекание трех вышеназванных фундаментальных процессов, а также роль насилия в реализации колонизационных и модернизационных проектов и формы сопротивления, выступающего как реакция на эманацию насилия.

注释,注释: В статье анализируются механизмы функционирования микроструктур в российском пространстве власти. Основное внимание концентрируется при этом на ряде типологических и/или архетипических структур, важнейшей из которых является двор (дом-двор). Речь идет как о нормативных параметрах функционирования данного микросоциума, изложенных в частности, в известном сочинении XVI в. «Домострой», так и о реальных практиках отправления власти в такого рода микрокосмах власти, часто выходящих за рамки нормативности. Рассматриваются также два типа микросоциумов, существующих в глобальном пространстве власти, – «церковь» и «секта». Они основаны на двух типах дисциплины – авторитарной дисциплине и дисциплине косвенного регулирования. Автор исследует ситуацию сосуществования авторитарной дисциплины и дисциплины самоорганизации, с одной стороны, и технологий власти и механизмов контроля, с другой, называя своеобразный баланс между ними дисциплинарным равновесием.
Автор обращает внимание на универсальность принципов организации социума на микро- и макроуровне, при этом важнейшем инструментом структурирования микросоцуума властью становится иерархизация. Отмечается, что в российском пространстве на макроуровне определяющими всегда являлись жесткие, монголоморфные технологии. Но на микроуровне в течение столетий, начиная с системы, описанной в «Домострое», доминировали автохтонные технологии.

Abstract: The article analyzes the mechanisms of functioning of the microstructures located in the Russian space of power. The main attention is focused on a number of typological and/or archetypal structures, the most important of which is dom-dvor. The author concerns the functioning of the regulatory parameters of such a microsocium set out in well-known book of the sixteenth century called "Domostroy" and the real practice of the exercise of power, often going beyond the norms.In the article two types of microsociums existing in global space of the power, – “church” and “sect” are considered. They are based on two types of discipline – authoritative discipline and discipline of indirect regulation. The author investigates a situation of coexistence of authoritative discipline and discipline of self-organizing, on the one hand, and technologies of the power and control mechanisms, with another, naming original balance between them disciplinary balance.The author pays attention to universality of principles of the organization of society on micro- and macrolevel, at this major structurization tool of microsociums of power becomes hierarchization. It is noticed that in the Russian space at macrolevel defining always were rigid, mongolmorphic technologies. But at microlevel within centuries, since the system described in “Domostroy”, autochthonic technologies dominated.

注释,注释: В статье рассматриваются идейно-политические коннотации романов И.Ильфа и Е.Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Автор скептически относится к версиям об антисоветских и антитроцкистских импликациях этих произведений (М.П. Одесский и Д.М. Фельдман). Параллельно исследуется вопрос о прототипах Остапа Бендера, «Кисы» Воробьянинова и Васисуалия Лоханкина. Автор показывает, что одним из фигурантов, фрагменты биографии которого были использованы соавторами при создании образа Воробьянинова, был видный монархист, депутат II, III и IV Государственной думы В.В. Шульгин. Что, по мнению автора, в значительной степени обесценивает версию об «антисоветскости» романов. Что же касается значения и смыслов созданного Ильфом и Петровым образа Лоханкина, то автор, вслед за Надеждой Мандельштам, считает, что эта фигура являет собой советоморфный пасквиль на русскую интеллигенцию, и вступает по этому поводу в полемику с некоторыми авторитетными литературоведами (С.Я. Лурье, Ю.К. Щеглов), считающими подобный подход неадекватным. Наконец, автор дает собственную классификацию прототипов литературных персонажей, подчеркивая при этом, что отношения «прототип — персонаж» — достаточно сложные, более того, обратимые, и в каких-то случаях вымышленный персонаж начинает определять бытие в культуре своего реального прототипа.

注释,注释: В статье актуализируется не столь распространенное в наших социально-гуманитарных науках понятие «общественное подсознание». Автор подчеркивает, что это понятие следует отличать от «коллективного бессознательного» К.Г.Юнга как от продукта наследуемых структур мозга. Рассматривается значительный пласт (более двухсот) записей из социальных сетей, фиксирующих сновидения, касающиеся бытия индивида в таких дисциплинарных структурах, как армия и студенческое общежитие. Автор констатирует, что существует некая общая матрица восприятия и оценки социальных реалий, стоящая как бы над особенностями индивидуального подсознания. И этот слой подсознания, явленный субъектам в снах и ставший доступным исследователям благодаря появлению соответствующих записей в социальных сетях, является важным материалом для понимания реалий современного российского общества и существующих в нем структур сознания.

注释,注释: В статье рассматривается специфика протекания фундаментальных исторических процессов в России – модернизации, колонизации, глобализации. Автор подчеркивает, что эти процессы имеют весьма сложную структуру – не только в том смысле, что представляют собой констелляцию множества элементов, но и потому, что они включают в себя целый ряд разнонаправленных векторов. В соответствии с этой презумпцией анализируется единый симбиотический процесс модернизации/демодернизации; процесс деколонизации как неизбежное порождение того типа колонизации, который на протяжении веков доминировал в России; а также противоречия процесса глобализации, прежде всего, с точки зрения асинхронности экономической и социокультурной его составляющих.

注释,注释: В статье рассматривается весьма любопытный феномен появления Ленина в качестве героя русской народной сказки в первые годы после революции 1917 года. В поле зрения автора оказываются прежде всего сюжеты, связанные с бессмертием или воскрешением властителя. Автор полагает, что рассматриваемый феномен, по всей видимости, имеет больше отношения к народному мифу, народной вере, нежели к сказке как к сложившейся фольклорной и литературной форме. При этом подчеркивается, что даже при наличии определенной фольклорной основы «сказки о Ленине» несут на себе отпечаток явно привнесенной литературности и очевидных идеологически актуальных вкраплений.

注释,注释: В статье рассматривается своеобразный феномен «поэзии власти» в России/СССР/России, иными словами, причины, формы и следствия странной приверженности людей власти к поэзии, к ремеслу стихосложения. Автор касается стихотворного творчества Сталина, тяги к поэтическому творчеству Троцкого, роли стихосложения в интеллектуальном сегменте партийной элиты, в среде консультантов и спичрайтеров первых лиц КПСС и советского государства. В поле зрения оказывается творчество ряда крупных государственных деятелей советского времени, от Евгения Примакова и Евгения Сабурова до Анатолия Лукьянова. «Кейсу Лукьянова», который был вполне состоявшимся и профессиональным поэтом, в статье уделяется особое внимание. В работе также рассматривается эволюция стихосложения как социокультурного кода от Пушкина и декабристов до позднего СССР и нынешних времен так называемого гламура, гламуризации культуры. В заключение автор констатирует, что в современной России сложился тип власти, который в состоянии обойтись и обходится без поэзии.

注释,注释: В статье рассматриваются два типа микросоциумов, существующих в глобальном пространстве власти, – «церковь» и «секта». Они основаны на двух типах дисциплины – авторитарной дисциплине и дисциплине косвенного регулирования. Автор исследует ситуацию сосуществования авторитарной дисциплины и дисциплины самоорганизации, с одной стороны, и технологий власти и механизмов контроля, с другой, называя своеобразный баланс между ними дисциплинарным равновесием. Автор обращает внимания на универсальность принципов организации социума на микро- и макроуровне, при этом важнейшем инструментом структурирования микросоцуума властью становится иерархизация. Отмечается, что в российском пространстве на макроуровне определяющими всегда являлись жесткие, монголоморфные технологии. Но на микроуровне в течение столетий, начиная с системы, описанной в «Домострое», доминировали автохтонные технологии.