注释,注释: В работе в аспекте конкретно-исторического метода исследования анализируются нормативные положения Ярлыков татарских ханов русским митрополитам, как особого рода льготных иммунитетных грамот. Роль и значение ярлыков в истории русского права, в том числе и права уголовного, трудно переоценить. Монголо-татарское нашествие, оказавшее влияние на развитие государственности и культуры русского народа, не могло не сказаться и в правовой области. Будучи по своему характеру отличными от норм древнерусской правовой системы в целом, нормы права золотоордынских ханов, тем не менее, «знакомят» князей и духовенство с преступлениями, вероятнее всего, еще неизвестными древнерусскому уголовному праву. К ним можно отнести взяточничество и нарушение предписаний правовых норм именно как посягательства на интересы государства, отраженные в порядке управления. Эти преступные деяния в праве Золотой Орды карались жестче и по важности объекта охраны занимали более лидирующее место, чем, например, иные преступления. Появляются своеобразные «компромиссные» составы преступлений, которые призваны охранять интересы русского духовенства – запрет поругания христианской веры, уничтожения, повреждения и захвата имущества духовенства, а также церковных книг и манускриптов, как предметов, имеющих культурное и духовное значение и, несомненно, выходящих далеко за рамки собственности русской православной церкви. Но и русскому духовенству в лице митрополитов также запрещается нарушать постановления ярлыков, как и слугам хана.

Abstract: This work, from the perspective of detailed historical method of research, analyzes the normative positions of jarligs of Tatar Khans extended to Russian metropolitan bishops as a particular type of subsidized immunity diplomas.  It is difficult to overestimate the importance and the value of jarligs within the history of Russian law, including criminal law. The Tatar-Mongol invasion had impact upon the development of statehood and culture of Russian people, as well as affected the area of jurisdiction. Being different in its nature from the norms of the Ancient Russian legal system as a whole, the legal norms of the Golden Horde “familiarize” the princes and clergy with crimes that most likely were unknown to the Ancient Russian criminal law. Among such crimes we can list the bribery and violation of the dictates of legal norms, namely as the infringement on the state interests reflected in administrative order. These criminal acts in the law of the Golden Horde were punished more severely and took precedents in importance of object as compared to other crimes. There emerged certain “compromissory” compositions of crime, which were called to protect the interests of Russian clergy – ban on mockery of Christian faith; destruction, damage, or seizure of church property, as well as religious books and manuscripts as objects that possessed cultural and spiritual importance, and undoubtedly extended well beyond the property of the Russian Orthodox Church. But the Russian clergy represented by the metropolitan bishops was also forbidden to violate the precepts of jarligs, as well as the servants of the Khan.

注释,注释: Предметом исследования является исторический процесс уголовно-правового генезиса у древнегерманских племен, в период, предшествовавший образованию первых варварских королевств эпохи меровингов. Основаниями такого правогенеза является совокупность общественно-политических и культурно-религиозных признаков, отражающих полукочевой образ жизни и быта древних германцев, их воинственность, любовь к свободе, и праву силы. Особенности устройства общинной организации и мифо-поэтического отражения окружающего мира, соединенные в одно целое, привели к формированию совершенно особого правового восприятия древних германцев времен Цезаря и Тацита галло-римским окружением. В работе используется конкретно-исторический метод исследования, опирающийся на анализ и научную интерпретацию историко-правового материала. Появление на исторической сцене древних германских племен связано с процессом их переселения, движения, смены «ареала» существования, а значит, неизбежно с военными столкновениями с коренным населением захватываемых земель. Отсюда рождение права силы, формирующего особый образ человека-воина, прошедшего процедуру инициации, свободного юридического субъекта. Пленный враг, чужой, а значит не только враг, но и преступник, достойный самого сурового наказания, за то, что оказал сопротивление. Право силы, право войны санкционируется верховными антропоморфными божествами, а значит близкими и понятными, достойными подражания или порицания. Враг-герой иногда достоин уважения. Свобода юридического субъекта выражается в возможности всеобъемлющего участия в жизни общества, в решении вопросов войны и мира, правосудия. И хотя правовая сторона жизни общества не выделяется в особую сферу, она инвариантна, и, вместе с тем, проста и понятна каждому. Правовой обычай в основном сформирован социально-политическим устройством древнегерманского общества, но также неразрывно связан с религией, которая также подвержена видовой трансформации. Во многом, характер правогенеза у древних германцев носил уголовно-правовой оттенок, так как неразрывно был связан с решением именно тех важнейших вопросов (жизни, смерти, чести, родового кровомщения), которые изначально во всем мире относились именно к данной сфере правового регулирования.

注释,注释: Охрана собственности древнерусской православной церковью носит достаточно специфический характер. Ко времени формирования списков Синодальной редакции Устава князя Ярослава о церковных судах, оформляется и получает закрепление целая группа посягательств не только на православные обрядовые практики, но и на другие объекты. Русская православная церковь, полагая, что восточные славяне достаточно созрели в плане вероисповедания, начинает усиливать охрану других своих непосредственных дополнительных объектов. Помимо православной догмы, охране начинают подвергаться, в том числе, отношения собственности, получившие свое предметное выражение в церковном имуществе, символах, сооружениях. Именно эти составы различными исследователями очень часто объединялись одним родовым понятием – святотатством в широком смысле этого слова. А, кроме того, охране со стороны церкви начинают подвергаться собственность определенных лиц. Уголовно-правовая охрана собственности древнерусской православной церковью не относилась к числу приоритетных задач, если, конечно, не говорить о собственности церковных феодалов и святотатстве в широком смысле, как особого рода посягательстве на религию. Во всех подобных составах основным непосредственным объектом выступали интересы религии и церкви. В тех же случаях, когда церковь все-таки регулирует ответственность за собственно имущественные преступления, она четко фиксирует сферу своего воздействия, ограничиваемую либо пределами семьи, либо особенностями предмета посягательства, либо способами совершения таких преступлений.

注释,注释: Институт неоконченного преступления в уголовном праве древнерусского государства является одним из наименее изученных и, вместе с тем, достаточно спорным. В дошедших до нашего времени отечественных законодательных памятниках стадии совершения преступления, как правовые явления и понятия о них, нормативно не оформляются, что было вполне естественно для уровня законодательной техники того периода. Различные фрагменты стадий совершения преступления фиксируются казуально, применительно к конкретным случаям из юридической практики и не всегда четко сформулированы. Мнения исследователей по поводу наличия или отсутствия законодательно закрепленных стадий (в основном покушения) в древнерусском уголовном праве разделились и были достаточно аргументированы. Сторонники существования в древнерусском законе положений о неоконченном преступлении настаивают на буквальном его толковании и фиксируют соответствующую терминологическую базу. Противники аргументируют свою точку зрения тем, что институт неоконченного преступления в уголовном праве Древней Руси не мог существовать в силу неразвитости субъективной стороны состава преступления. Очевидно, что истина находится где-то посередине – древнерусское уголовное законодательство не успело отразить институт неоконченного преступления, фактически существующий в юридической практике. Во многом этот вывод автора обусловлен сравнительным исследованием некоторых схожих норм законодательства иных славянских государств и стран Западной Европы соответствующей эпохи.

Abstract: The institution of incomplete attempt of crime in the criminal law of the ancient Russian state is hardly well studied and quite topical. The surviving legal texts of that time do not include references or definitions of the stages of crime, which was natural for the legal techniques of that time. Various fragments of stages of completion of crime are provided for on case by case basis in accordance with the legal practice, and sometimes they lack clear formulae. The opinions of the scholars on the presence/absence of the legislatively provided stages of crime (mostly on attempt) in the ancient Russian criminal law are divided and both sides have their own arguments. The scholars’ supporting the position of presence of provisions on attempt of crime in the ancient Russian law insist that it should be interpreted literally and refer to the terminology. Those in opposition of this view point out that the institution of incomplete attempt of crime could not have existed in the ancient Russian law, due to the lack of development of the subjective elements of  crime. Probably the truth lies in between these two points. The ancient Russian law did not fully reflect the institution of incomplete attempt of crime, which in fact existed in legal practice. This position of the author is based upon the comparative analysis of some similar norms of legislation of other Slavic states and the Western European states of the same historical period.
 

注释,注释: Институт неоконченного преступления в уголовном праве древнерусского государства является одним из наименее изученных и, вместе с тем, достаточно спорным. В дошедших до нашего времени отечественных законодательных памятниках стадии совершения преступления, как правовые явления и понятия о них, нормативно не оформляются, что было вполне естественно для уровня законодательной техники того периода. Различные фрагменты стадий совершения преступления фиксируются казуально, применительно к конкретным случаям из юридической практики и не всегда четко сформулированы. Мнения исследователей по поводу наличия или отсутствия законодательно закрепленных стадий (в основном покушения) в древнерусском уголовном праве разделились и были достаточно аргументированы. Сторонники существования в древнерусском законе положений о неоконченном преступлении настаивают на буквальном его толковании и фиксируют соответствующую терминологическую базу. Противники аргументируют свою точку зрения тем, что институт неоконченного преступления в уголовном праве Древней Руси не мог существовать в силу неразвитости субъективной стороны состава преступления. Очевидно, что истина находится где-то посередине – древнерусское уголовное законодательство не успело отразить институт неоконченного преступления, фактически существующий в юридической практике. Во многом этот вывод автора обусловлен сравнительным исследованием некоторых схожих норм законодательства иных славянских государств и стран Западной Европы соответствующей эпохи.

Abstract: The institution of incomplete attempt of crime in the criminal law of the ancient Russian state is hardly well studied and quite topical. The surviving legal texts of that time do not include references or definitions of the stages of crime, which was natural for the legal techniques of that time. Various fragments of stages of completion of crime are provided for on case by case basis in accordance with the legal practice, and sometimes they lack clear formulae. The opinions of the scholars on the presence/absence of the legislatively provided stages of crime (mostly on attempt) in the ancient Russian criminal law are divided and both sides have their own arguments. The scholars’ supporting the position of presence of provisions on attempt of crime in the ancient Russian law insist that it should be interpreted literally and refer to the terminology. Those in opposition of this view point out that the institution of incomplete attempt of crime could not have existed in the ancient Russian law, due to the lack of development of the subjective elements of  crime. Probably the truth lies in between these two points. The ancient Russian law did not fully reflect the institution of incomplete attempt of crime, which in fact existed in legal practice. This position of the author is based upon the comparative analysis of some similar norms of legislation of other Slavic states and the Western European states of the same historical period.
 

注释,注释: Институт совершения преступления несколькими лицами в древнерусском уголовном праве возникает и формируется постепенно, но не изолированно от подобных же уголовно-правовых институтов ближайших славянских и европейских соседей. Наряду с постепенным законодательным оформлением института соучастия происходит накопление и осмысление судебной практики данного юридического явления, вырабатываются способы уголовно-правового реагирования на групповое совершение преступлений. Причем, вполне очевидно, что появление института совместного участия в совершении преступления нескольких лиц могло быть основано на реализации древнеславянской мифоэпической оппозиции: «один участник – много участников», что было свойственно мировосприятию древнего человека. Отсюда же и специфические особенности дифференциации уголовной ответственности, выражающиеся в ее усилении по отношению к институту соучастия в уголовном праве Древней Руси. Такое усиление носило специфический характер, преломлялось сквозь призму отношения к групповому преступлению потерпевшего лица. Чем больше лиц участвовало в совершении группового преступления, тем более тяжкой считалась обида, причиняемая потерпевшему. Каждый из участников совершенного преступления платил одинаковый с другими штраф, причем, как правило, этот штраф был равен размеру штрафа в случае совершения преступления в одиночку.

注释,注释: Собственность в светском древнерусском уголовном праве являлась одним из важнейших объектов уголовно-правовой охраны. Преступные посягательства против собственности содержат практически все законы Древней Руси – договоры Руси и Византии, Русская Правда, Псковская и Новгородская судебные грамоты, договоры русских городов с немцами. Древнерусский законодатель очень детально фиксирует в нормативном построении признаки потерпевших, предметы преступных посягательств и способы совершения преступлений против собственности, к которым относились не только хищения, но и неправомерное пользование чужим имуществом, а также его уничтожение или повреждение. Такое пристальное внимание к признакам объекта и объективной стороны преступлений против собственности способствовал формированию оптимального механизма дифференциации уголовной ответственности виновных. Факт наличия или отсутствия собственности предопределял, по сути, многие жизненно-важные вопросы для древнерусского человека. Это вопросы социальной стратификации и юридической самоидентификации личности в древнерусском государстве. Именно поэтому посягательства на отношения собственности карались в уголовном праве Древней Руси очень строго, вплоть до применения исключительной меры наказания.

注释,注释: Общественная и государственная безопасность как объекты уголовно-правовой охраны в Древней Руси получают свое законодательное закрепление значительно позже таких объектов как личность и собственность. Это вызвано приоритетностью закрепления тех или иных объектов охраны в соответствии с определенной стадией общественного развития. Безопасность общества и государства древнерусским человеком четко не разделяется. Интересы государства воспринимаются как интересы определенной коллективной общности и караются достаточно часто очень жестко, вплоть до смертной казни. Однако и интересы общественной и государственной безопасности получают свое законодательное закрепление уже в первых нормативных актах древнерусского государства – Договорах Руси и Византии, Договорах русских и немецких городов, Русской Правде, Псковской и Новгородской судных грамотах, церковных Уставах великих князей. Уголовно-правовой охране подлежат общественная безопасность и общественный порядок (как мирской, так и церковный), экологическая безопасность, внешняя безопасность государства.

注释,注释: Символизм в уголовном праве Древней Руси – явление многоаспектное. Он отражает взаимосвязь обычного народного права, сформировавшегося под влиянием ранних религиозных верований, с правом раннегосударственным. Древнерусское уголовное законодательство насыщено правовыми символами. Правовой символ это особый «код», хранящий и способный передавать правовую информацию. Получая особое осмысление, правовые символы трансформируются и закрепляются в первых нормативных установлениях наших предков. Правовые символы не только включаются в диспозиции норм, но и становятся инструментом дифференциации уголовной ответственности и индивидуализации наказания. В уголовном законодательстве древнерусского государства получают отражение символы – правовые идеи, символы – правовые обряды, символы-предметы, символы-наказания. Однако символизм древнего права не исчерпывается лишь символизмом правовой формы. В ряде случаев правовой символ может носить надправовой характер, когда, например, в сложных юридических ситуациях на помощь призывается божество. Право в древнерусском государстве и само, во многом, явление сакрального характера, напрямую связанное с героическим былинным эпосом и языческими славянскими верованиями.

注释,注释: Искажение современного русского разговорного языка ненормативной лексикой представляет серьезную угрозу не только этнокультурной самоидентификации русского народа, но и, в полном смысле этого слова, национальной безопасности российского государства. Циничное использование взрослыми в повседневной речи так называемых «матерных слов» приводит к тому, что молодое поколение воспринимает это уже, практически, на генетическом уровне как совершенно нормальное явление. Нетрудно представить себе, что может произойти в ближайшее время с нашим языком, если не попытаться кардинально изменить ситуацию. В истории права России наиболее эффективно и последовательно защитой русского языка от проникновения в нее нецензурной брани, в том числе, занималась Русская православная церковь, осуществлявшая в рамках своей уголовно-правовой юрисдикции охрану чести и достоинства личности в период с XI по XVII вв. Однако только ее усилий сегодня может оказаться недостаточно, если не выработать эффективные меры противодействия на законодательном уровне.

注释,注释: Символизм в уголовном праве Древней Руси – явление многоаспектное. Он отражает взаимосвязь обычного народного права, сформировавшегося под влиянием ранних религиозных верований, с правом раннегосударственным. Древнерусское уголовное законодательство насыщено правовыми символами. Правовой символ это особый «код», хранящий и способный передавать правовую информацию. Получая особое осмысление, правовые символы трансформируются и закрепляются в первых нормативных установлениях наших предков. Правовые символы не только включаются в диспозиции норм, но и становятся инструментом дифференциации уголовной ответственности и индивидуализации наказания. В уголовном законодательстве древнерусского государства получают отражение символы – правовые идеи, символы – правовые обряды, символы-предметы, символы-наказания. Однако символизм древнего права не исчерпывается лишь символизмом правовой формы. В ряде случаев правовой символ может носить надправовой характер, когда, например, в сложных юридических ситуациях на помощь призывается божество. Право в древнерусском государстве и само, во многом, явление сакрального характера, напрямую связанное с героическим былинным эпосом и языческими славянскими верованиями.